— Он тоже невменяемый? — спросила Эльза, переступая порог.

Дед удивленно на нее вытаращился.

— Как она это сделала? — выпалил он.

— Сделала что? — спросил Брун, чуть ослабляя захват.

— Перешагнула через ведьмину защиту, будто и нет ее!

— Я не вампир, — ответила Эльза, рассматривая прихожую. На одной стене на одиноком гвоздике висело куцее пальто, на другой — колья, целая коллекция: все остро заточенные, обтесанные до белизны. Самый большой кол был ростом с деда, мелкие походили на дротики для игры в дартс.

— Поговорим? — Брун отпустил деда, придержал его за шиворот.

— Ладно, — буркнул тот и пошел в комнату.

Полосатая рубашка болталась на костлявых плечах Феликса Георгиевича как на пугале. Пигментные пятна покрывали облысевшую голову, левая щека, перечеркнутая кривым шрамом от глаза до подбородка, иногда дергалась.

— Так, значит, вас ко мне Маргарита направила, — сказал дед и вдруг так улыбнулся, что разом потерял лет тридцать.

— Привет вам передавала, — добавила Эльза, садясь на протертый диван.

— Эх, помню, мы с ней прямо на этом диване…

Эльза напряглась, привстала.

— …обсуждали вампиров и все такое…

Эльза села на самый краешек.

— В последнее время у вампиров какая-то подозрительная активность, — сказал Брун. — Во-первых, кто-то пытается собрать Бальтазара, первого вампира. Несколько церквей второго пришествия, где хранились его мощи, были сожжены, останки пропали. Во-вторых, вампирология как направление в науках практически исчезает — сокращается финансирование, закрываются лаборатории. А отдельным ученым просто стерли память.

— И Маргарите? — испуганно воскликнул Феликс.

— И ей, — кивнул Брун.

— Но вас она помнит, — вставила Эльза.

Дед покачал головой, пощипал одинокую седую волосинку, торчащую из бородавки на подбородке. Левая щека, перечеркнутая шрамом, мелко задрожала.

— Вампиры — это злобные бездушные твари, — процедил дед, опершись на худые колени широкими ладонями. — На уме у них только оно — где бы пожрать свежей крови. Отсюда и пляши.

— Сейчас для вампиров созданы все условия, — засомневался Брун. — Пункты выдачи крови в каждом городе. А есть еще и добровольцы, и сектанты, которые даже зимой ходят с голыми шеями в знак готовности.

— Больные на всю голову, — вынес вердикт старик. — Мнят себя избранными. Хотя очевидно, что избранные как раз те, кто не поддается этой заразе и предпочитает чистую смерть потере души.

Брун с иронией посмотрел на деда, но тот вдохновенно поднял глаза к потолку и продолжил вещать.

— Закон двадцать второго года — самая большая ошибка в истории человечества, — дед откинулся на спинку кресла, поерзал, устраиваясь удобнее. — если бы не он, вампиров наверняка уже истребили бы. А теперь что? Кто у нас в вампирах?

— Кто? — спросила Эльза.

— Вот последняя инициация, про которую я читал: дочка мэра, попавшая в аварию. Врачи бились над ее жизнью сутки — бес толку. Говорят, мэр отвалил за внеочередную инициацию четыре миллиона. Думал, небось, что спасает свою девочку. Люди не умеют терять, не хотят отпускать. Наивно думают, что в этом мире что-то им принадлежит. Мы приходим одни и уходим одни. И единственное, за что стоит цепляться — это мы сами. Потерять себя — вот что страшно.

Эльза нахмурилась, и Брун подвинул к ней руку, прикоснувшись к мизинцу.

— Поэтому у вампиров столько власти. Сильные мира сего готовы защищать своих близких, вернее — их пустые оболочки, и не жалеют на это средств. Прямо у нас под носом зреет мировой заговор!

— Бальтазар, — устало напомнил Брун.

— Бальтазар — первый вампир, — вернулся к теме дед. — Откуда он взялся, из какой бездны ада выбрался, или из какой черной дыры выпал — сейчас никто не скажет. Я читал про него. У отца оставались старые записи. У нас династия охотников на вампиров.

— Только на вампиров? — уточнил Брун, недобро глядя на старика исподлобья.

— Зуб даю, мохнатый, а их у меня не так много осталось, — закряхтел дед. — Знаю, какое дело ты пытаешься мне пришить, но тут я мимо. Оборотней я тоже недолюбливаю, честно скажу. Но вы хоть живые. А у вампиров не сердца, а камень.

— Маргарита Эдгаровна говорила, что вы подарили ей сердце вампира, — вспомнил Брун.

— Было дело. Хотел произвести впечатление. Она тогда осталась вдовой, а в самом соку была женщина, и что подкупало — увлеченная своей жизнью. Она никогда не вешалась на меня, не доставала упреками — мол, ты где пропадаешь, про меня забыл, все это бабское нытье — наоборот, мне приходилось умолять, чтобы она выкроила для меня время. Но уж использовали мы его по полной программе.

— Что про Бальзара? — Брун вернул деда из воспоминаний. — Вы можете дать нам эти записи?

— Сгорели, — вздохнул Феликс. — Когда я сидел, за убийство того самого вампира, чье сердце отдал Маргарите, мой дом полыхнул и сгорел дотла. Говорят, молния попала, теперь вот сомневаюсь… У Бальтазара была куча имен: Упуаут, Германуис, Гадес, Хренадес… всех не упомнишь. Его разорвали на части, растащив по свету. Надо было уничтожить сердце.

— Вроде, не могли его пробить, — сказал Брун.

— Я бы смог, — без сомнения заявил дед. — У меня удар хорошо поставлен.

— Тот молодой вампир, — вступила в беседу Эльза. — он ведь был не единственным?

Дед оскалился как старый волк.

— Все, что я скажу, может быть использовано против меня.

— Вообще-то я не из полиции, — признался Брун. — Уже год как не работаю. Это частное расследование.

Дед окинул Бруна внимательным взглядом, прикидывая что-то про себя.

— Пойдем, — решился он. Встал с кресла, хрустя коленями, пошел на кухню. Отодвинув ногой вытертый половик, присел, охая, откинул дверку в полу. Лестница в подвал была сделала на совесть: с перилами, толстыми ступенями. Люстра с тремя рожками горела на потолке в центре, освещая арбалеты, развешанные по стенам, ружья, короба патронов, аккуратно расставленные на стеллажах. Брун присвистнул, разглядывая склад.

— Да, скудновато, — печально кивнул дед. — Я только десять лет как собираю. После пожара в старом доме все пропало. Вот там хватило бы пороха, чтобы всю черную башню взорвать к бальтазаровой матери. От дома котлован остался, куда до сих пор туристов водят.

— Вы понимаете, что за незаконное хранение…

— Ой да брось, — отмахнулся дед. — Сколько мне осталось. В тюрьме даже веселее. Тут я сижу один как сыч. Вот даже с тобой согласился поговорить, потому что больше не с кем. А в тюрьме сокамерники выслушают. Им-то деваться некуда.

— Это да, — согласился Брун. — А мне зачем вы это показали?

— Мне нужен напарник, — горячо зашептал дед. — Кто-то молодой, сильный. Вместе мы могли бы пойти на настоящее дело. Смотри!

Он выкатил из угла здоровенный пулемет, блестящий, как новенькая кастрюля.

— Моя девочка, — дед ласково провел по длинному дулу. — Я зову ее Сесилия. До тысячи выстрелов в минуту, крупный калибр, разрывные пули. Я сам ее собрал.

Пока дед обнимался с пулеметом, Эльза прошлась по подвалу, потянулась к черным звездочкам на стене. Ее вдруг отшвырнуло, стеллаж опрокинулся, и патроны с грохотом рассыпались по цементному полу. Эльза подняла голову, карие глаза налились чернотой, клыки вытянулись.

Брун бросился к ней, заломил руку за спину, прижал к полу своим телом. Дед подскочил, протягивая колышек, и Брун отпихнул его в сторону.

— А звездочки подействовали! — воскликнул дед, радостно потирая ладони. — Из Японии привез. Ядреные!

Брун перекинул Эльзу через плечо, вынес из подвала. Она постепенно приходила в себя, глаза светлели.

— Как мне помочь ей? — выпалил Брун, повернувшись к деду. — Как остановить обращение? Вы знаете хоть что-нибудь об этом?

— Так вот же, — тот снова вытащил колышек из кармана. — Лучшее лекарство.

Глава 29

На обратном пути они заехали в любимое кафе Бруна. Эльза вынула розовую герберу из вазочки и методично обрывала лепесток за лепестком, пока Брун уминал кашу.